Когда говоришь с людьми о рае и/или аде, сталкиваешься с достаточно прочно устоявшимся представлением о них как о посмертных воздаяниях Божиих. Рай видится людям как итоговая награда за праведный и добрый образ жизни^[1], а ад – как конечное наказание за греховный и злой^[2].

При этом они понимаются как нечто внешнее для человека, нечто, к чему он еще только приближается и наследует только после смерти, причем частично, то есть одной лишь душой, окончательно же всем своим душевно-телесным существом – после всеобщего воскрешения и Страшного Суда.

Ад и рай представляются как особые внешние – сначала душевные, а потом и телесные – состояния, некие места и «временные отрезки» загробного существования человека.

В этой перспективе отношения с Богом выстраиваются по простой бизнес-схеме: «Ты – мне, я – Тебе». Я Тебе, Господи, праведные мысли, слова и дела во время своей земной жизни, а Ты мне – вечное райское блаженство после смерти.

При честном взгляде на себя понятно, что каждый из нас за редчайшими исключениями свои обязанности по контракту с Богом не выполняет и потому по справедливости заслуживает ада.

Поэтому вся наша надежда – на покаяние по образу евангельского «благоразумного разбойника», который по одной только покаянной молитве «Помяни меня, Господи, когда приидешь в Царствие Твое!» (Лк. 23: 42) был тут же удостоен Христом Царствия Небесного – так сказать, успел запрыгнуть в последний вагон уходящего поезда спасения.

Исходя из этого примера и собственного самолюбия, многие делают ложный и лукавый вывод о том, что для спасения достаточно одного покаяния в конце земной жизни, и, следовательно, до этого можно пожить в свое удовольствие, ни в чем себе не отказывая.

Однако с евангельской точки зрения ад и рай – не только и не столько посмертные награды и места пребывания людей, сколько внутренние состояния человеческих сердец здесь и сейчас, во время нашего земного существования. Так же как «Царство Божие внутрь вас есть» (Лк. 17: 21), так же внутри нас есть и ад.

Более того, если в загробном мире они разделены и разведены, так что между ними утверждена некая «великая пропасть», которую невозможно никому перейти^[3], то здесь, на земле, они сплошь и рядом уживаются в одном и том же сердце^[4], выражаются одним и тем же языком^[5], проявляются в поступках одного и того же человека; смешиваются до того, что их чрезвычайно трудно отделить один от другого, подобно смешению пшеницы и плевел в притче Господней^[6].

Нам чрезвычайно важно понять, что ад и рай – это не еще где-то и когда-то там, но уже здесь и сейчас

Нам чрезвычайно важно понять, что ад и рай – это не еще где-то и когда-то там, но уже здесь и сейчас; что вечные загробные райское блаженство и адские мучения – естественные плоды и закономерные следствия нашей земной жизни: наших намерений, мыслей, решений, слов и дел, наших чувств, воли, разума, нашего отношения к Богу и ближнему.

Как сказал апостол Павел: «Не обманывайтесь: Бог поругаем не бывает. Что посеет человек, то и пожнет: сеющий в плоть свою от плоти пожнет тление, а сеющий в дух от духа пожнет жизнь вечную» (Гал. 6: 7–8). Каждый сам своей собственной волей, словом и делом сеет в себе или ад, или рай, или жизнь, или смерть^[7].

Творя грех, мы тем самым уже здесь ввергаем себя в адскую бездну, сами навлекаем на себя жгучие обличения совести, приносим вред своему духовному, душевному и телесному здоровью, а зачастую и убиваем себя, противопоставляем себя другим, враждуем с ними и с Богом, страдаем и мучимся от всего этого. Творящий грех тем самым наказывает самого себя, ибо в грехе, как разрушении отношений с Богом, ближними, миром, уже содержится возмездие за него^[8].

Поэтому ад и есть грех, а грех и есть ад. Как путь неотделим от цели и несостоятелен без нее, как древо неотделимо от своих плодов и лишается своего смысла без них, так ад неотделим от греха и совершенно немыслим без него.

В отличие от «ада загробного», ситуацию нашего «земного ада» облегчает возможность отвлечься от своих прегрешений, заслонить их в своем сознании новыми интересами, делами, заботами, увлечениями и наслаждениями, вытеснить их из своей памяти и забыть, как будто ничего и не было. Поэтому грех зачастую воспринимается многими как терпимая, приемлемая и даже нормальная модель поведения.

Духовные терзания, душевные волнения и телесные страдания человек стремится заглушить на земле чувственными наслаждениями, развлечениями, удовольствиями от тех же наркотических средств. Мирской человек руководствуется заповедью: «Стремись к наслаждениям и избегай страданий»^[9].

Особенно легко и удобно «обезболивать» трагические и мучительные последствия грехов и даже оправдывать их, возводя в естественную норму, неверующим. «Если Бога нет, то нет и души, нет и посмертного существования, – рассуждают они, – а раз так, то “Станем есть и пить, ибо завтра умрем!”» (1 Кор. 15: 32)

Человек привыкает так безответственно жить и думает, что так будет до самой смерти, за которой – небытие. «Пока мы есть, смерти нет. Когда же она придет, нас уже не будет»,^[10] – так рассуждают они подобно древним эпикурейцам.

В этом случае не перед кем держать ответ, никто свыше не осудит и не накажет. А значит, только сам человек – хозяин своей жизни, только он мерило добра и зла, критерий истины и реальности, по сути, бог для самого себя. «Если Бога нет, то все позволено»^[11]. Как говорили древние безбожники-софисты: «Человек есть мера всех вещей, существующих, что они существуют, и не существующих, что они не существуют»^[12].

– А как же совесть? – спросите вы.

– Это химера, созданная самими людьми, – ответят они. – Навязанные нам обществом предрассудки о добре и зле^[13].

В этом бессовестном человекобожии – глубинная психологическая причина атеизма и агностицизма, основа их укорененности в культуре, источник их силы, притягательности и влияния на человеческие умы и сердца.

За агностицизмом и атеизмом всегда стоит гедонистический эгоизм. Именно он является их первоначалом, источником, корнем и основанием. Именно в нем они черпают свое вдохновение и движущие силы^[14]. Тщеславие и гордыня, если с ними не бороться, закономерно разрастаются в сердце человека до того, что вытесняют, изгоняют из него веру в Бога, оставляя там одну только веру в самого себя.

Вера в Бога, прежде всего, есть подвиг самоотречения для самолюбивого человека.

«Подвизайся добрым подвигом веры, – обращается к своему ученику и каждому из нас апостол Павел, – держись вечной жизни, к которой ты и призван, и исповедал доброе исповедание перед многими свидетелями» (1 Тим. 6: 12).

Вера в Бога – смертельный крест для человеческой гордыни, мучительное распятие для эгоизма

Вера в Бога – смертельный крест для человеческой гордыни, мучительное распятие для эгоизма.

«Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, пав в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода, – свидетельствует об этом Господь. – Любящий душу свою погубит ее; а ненавидящий душу свою в мире сем сохранит ее в жизнь вечную» (Ин. 12: 24–25).

Поэтому нам так трудно искренне и чистосердечно уверовать в Господа, вернее, совершенно невозможно одними только нашими силами без благодатной помощи свыше.

Чтобы уверовать во Христа, сначала нужно Его встретить, услышав и откликнувшись на Его призыв, чтобы Он Сам коснулся нашего сердца Своим Духом и зажег в нем тихий огонек веры. Пока этого прикосновения не произошло, человек, по сути, еще не является верующим. Его вера еще не живая, не горящая, не одухотворенная. Ее или совсем нет, или она носит поверхностный, формальный, плотской характер^[15]. Без оживотворенной духом веры человек еще находится вне ограды стада Христова^[16], вне Его церковного Тела^[17].

При этом внешне человек может себе и другим казаться верующим, поскольку соответствует неким формальным признакам: например, крещен, знает основы христианской веры и посещает богослужения в храме. «Только этого мало», – как сказал поэт^[18]. Таким людям недостает самого главного – внутренней наполненности Духом Святым^[19]. Один из драгоценнейших его даров – искренняя вера в Господа.

Каждому человеку необходимо озаботиться наличием у него в душе живого благодатного огонька христианской веры, без которого все наши слова и дела становятся пустыми, мирскими и суетными, а вся наша жизнь лишается спасительного смысла.

Именно с возжигания Господом этого огонька веры в сердце человеческом в нем поселяется и начинает расти благодатное семя райской жизни, пробиваясь к Свету через тернии греховных страстей.

С момента встречи и обращения человека ко Христу начинается его претрудная духовная работа над самим собой, над изменением себя по образу и подобию Иисуса из Назарета. Сам Господь сравнивал эту работу с усердным возделыванием поля для получения хорошего и богатого урожая^[20].

Подготовка земли к посеву соответствует жизни человека до встречи со Христом, когда почва его души умягчается и смиряется житейскими испытаниями, открытиями, скорбями, радостями, встречами и расставаниями, увлечениями и разочарованиями, утратами и приобретениями.

Орудием, вскапывающим и разрыхляющим почву сердца, является житейский крест каждого человека. Неся или отвергая его, мы так или иначе накапливаем позитивный и негативный опыт, осознаем свою немощь и зависимость от других, смиряемся и умнеем, становимся более открытыми для того, чтобы услышать наконец призыв Господа.

Сеяние соответствует встрече со Христом-Сеятелем, Который сообщает нашему сердцу семя живой веры. Это семя поначалу чрезвычайно мало, однако, постепенно разрастаясь, оно охватывает всё существо верующего человека^[21].

Прорастание пшеницы и ее столкновение с растущими вместе с ней сорняками соответствует этапу аскетического труда или духовной брани – практике насаждения добродетелей и искоренения греховных страстей. Этот этап может завершиться как поражением, так и победой человека.

В случае поражения в духовной брани семя и/или ростки веры полностью заглушаются сорняками греховных страстей, ввергая душу во мрак неверия, уныния и вечной погибели.

Притча о пшенице и плевелах

В случае победы плевелы греховных страстей полностью искореняются и уничтожаются в сердце человеческом, которое становится полем, покрытым чистой добродетельной пшеницей, принесшей богатый урожай. Весь человек преисполняется благодатью Божией, спасается и обретает евангельское блаженство^[22].

Сбор урожая соответствует, во-первых, итоговому духовному состоянию человека в конце его земной жизни, во-вторых, посмертному частному суду Божию над каждой человеческой душой, в-третьих, окончательному всеобщему суду Христа над всеми людьми. В конце концов Господь подведет итоги нашей земной жизни и вынесет Свой справедливый приговор на основании абсолютного знания того, что у нас в душе, всех духовных и мирских плодов, которых мы достигли, как добрых, так и злых.

В результате суда Божия одни будут удостоены праздничного брачного пира, то есть вечного блаженного торжества в Царстве Небесном, а другие будут изгнаны во тьму кромешную, где будет плач и скрежет зубов^[23].

Таким образом, ад и рай начинаются и растут уже здесь, на земле, в сердцах человеческих. За власть над ними борются Бог и диавол. При этом каждый сам сознательно и добровольно становится на ту или иную стороны, сам насаждает и взращивает в себе или ад, или рай, или и тот и другой попеременно. Соответственно, каждый сам приводит себя или в райское, или в адское состояние уже здесь, на земле, сам добровольно встает в ряды или учеников, или врагов Христовых. По сути, своим семенем, ростком, стеблем и первыми плодами рай и ад находятся в земной жизни человека, и только последними и самыми высшими плодами – в его загробной жизни.

В связи с этим все рассуждения, с одной стороны, сторонников теории всеобщего спасения^[24], с другой, атеистов о том, что адские муки – это проявление жестокости Бога, противоречащей Его абсолютной Любви, совершенно некорректны. Первые из этого делают вывод о том, что ад – состояние временное и все, даже бесы, в итоге будут спасены любящим Богом; вторые – о том, что христианство в основе своей принципиально противоречиво, а раз так, то нет и не может быть никакого Бога^[25]. Если есть вечный ад, то нет Бога Любви! – так они рассуждают. Поэтому если мы принимаем Бога, то следует отказаться от ада; если же принимаем ад, то следует отказаться от Бога.

Наличие вечных адских мучений – всего лишь проявление уважения Богом человеческой свободы

В действительности же наличие вечных адских мучений – всего лишь проявление уважения Богом человеческой свободы, которое, в свою очередь, является проявлением Его любви. Бог уважает и принимает свободный выбор человека, даже если он враждебен Его воле. Если человек решает для себя жить без Бога, сам мучает себя своими собственными грехами, то Бог предоставляет ему такую возможность (попускает – в православной терминологии)^[26].

Таким образом, вся ответственность за то, что человек сам своими грехами создал свое безбожное мучительное состояние и в итоге оказался в аду, а не в раю, лежит только на нем одном. Нераскаянный грешник сам доводит себя до такого обезбоженного, то есть враждебного Богу состояния, в котором сама любовь Божия становится для него невыносимым источником страданий. Для одержимого злобой самым неприятным, ненавистным и мучительным является добро, так же как для одержимого тьмой – свет. Ненавидящий всех и вся человек воспринимает свет Божией любви как обжигающий и терзающий его огонь.

Нисходя по лестнице греховных страстей, в основе которых лежит сатанинская гордыня, человек с помощью лукавых духов закономерно приводит себя в состояние ненавистной злобы по отношению к Богу, ближним, миру и самому себе, состоянию вселенского одиночества, глубочайшего разочарования, безысходного уныния и нежелания жить.

По святым отцам, семенем или корнем всех страстей является самолюбие, которое заключается в стремлении к чувственным наслаждениям. Первая страсть, которую порождает самолюбие, – страсть чревоугодия. Из чревоугодия происходит страсть сребролюбия; из них обеих – страсть блуда; из них троих – страсть тщеславия; из тщеславия рождается гордыня; из тщеславия и гордыни возникает гнев, из него – печаль и, наконец, из печали – уныние^[27].

Грех начинается с наслаждений и надежд на то, что эти наслаждения будут только увеличиваться и усиливаться; завершается же он тревогами, волнениями, сомнениями, страхом, болезнями, страданиями, полным разочарованием и вечной гибелью. Грешный, не кающийся и не исправляющийся человек в итоге оказывается у «разбитого корыта» своей жизни.

Адское состояние – состояние холодного пустого мрака, заполняемого только муками совести, осознанием бессмысленно и мерзко прожитой жизни, с одной стороны, и ненасытной жаждой наслаждений, которую уже никак невозможно удовлетворить, с другой; а также ужасающим страхом перед бесконечной вечностью страданий.

Для такого ада и телесных мучений не надо. Настолько он страшен и ужасен. При этом он – всецело творение «рук человеческих»^[28], всей совокупности его сознательных и добровольных устремлений, убеждений, речей и поступков, направленных против Бога и ближних. В нем совершенно некого винить, кроме самого себя.

Напротив, восходя по лестнице добродетелей, в основе которых лежит божественное смирение, человек с помощью Божией естественно достигает состояния глубочайшего соборного единения с Богом, ближними, миром и самим собой в любви, которая преисполняет всё его существо радостью, благодарностью и ощущением бесконечной полноты бытия и жизни.

Мы сами – свободные творцы своей вечности: или блаженной, или мучительной, или райской, или адской

Это состояние абсолютной просвещенности Светом Христовым, в котором человек совершенно постигает Бога, других, мир, самого себя так, как он сам познан Богом^[29]. Верующий весь становится освященным храмом Отца, Сына и Духа Святого, преисполняется благодатью Святой Троицы^[30].

По святым отцам, семенем или корнем всех добродетелей является смирение, открывающее человеческое сердце для благодати Божией, приглашающее в него Самого Христа, Который смиренно стоит у его дверей, стучится в них и ждет, когда мы сами Ему откроем и пригласим войти^[31]. Из смирения, прежде всего, рождается воздержание, из воздержания – целомудрие, из целомудрия и других добродетелей – терпение, кротость и милосердие, из них – любовь; любовь же преисполняет человека бесконечной благодарной радостью^[32].

Итак, живя на земле Богом, общением с Ним, человек на Небесах просто достигает полноты богообщения, доводит рай своей души до бесконечности Божией любви. Живя на земле собой, своими самолюбивыми желаниями, человек после смерти достигает горделивой пустоты одиночества, доводит ад своей души до бесконечности сатанинской злобы. Мы сами – свободные творцы своей вечности: или блаженной, или мучительной, или райской, или адской.